ЮРИЙ ЛИЧИН. Рассказы.

Здравствуйте, дорогие читатели!

 ФОТО ЛИЧИНАСегодня мы познакомим вас с творчеством талантливого днепровского прозаика Юрия Анисимовича Личина. Вот что пишет о Юрии Анисимовиче его одноклассница и многолетний друг Наталия Кравченко.

Юрий Анисимович Личин (14 марта 1944 г. – 15 апреля 2019 г.) родился в эвакуации в г.Куйбышеве. Отец – инженер – конструктор, мать – преподаватель экономики.

После войны семья возвратилась в г.Днепропетровск. Здесь Юрий окончил школу № 23 и Горный институт по специальности  «Горные машины и комплексы». Поступил в  аспирантуру, мечтал о научной работе, но не сложилось в силу определенных причин. Служил в армии.

Обладая обширными знаниями в различных областях техники, преподавал, был уважаем студентами.

С 1996г. по 2000г. – помощник мэра, а в дальнейшем и губернатора Н.А.Швеца.

После выхода на пенсию жил в селе Александровка, активно участвуя в жизни села, неоднократно избирался в Исполком сельского совета.

Любимая дочь Лиля и внуки живут в Израиле. Юрий Анисимович всегда был творческой натурой, увлекался фотографией – это прекрасно у него получалось. Другое призвание – рассказы – повествование о восприятии в разные периоды жизни – школа, армия, семья, работа.

Жена, Елена Егоровна Личина помощница в его литературном труде. Результат – выход книги Юрия Анисимовича Личина – «Рассказы из ненаписанного романа».

Предлагаем вашему вниманию четыре рассказа Юрия Личина.

 P.S. Просим вас, уважаемые любители «Литературной страницы», присылать нам по адресу polissky477@gmail.com свои отзывы, замечания, предложения.

Юрий Полисский, Поэт, прозаик, переводчик, Заслуженный изобретатель Украины, Почетный деятель Еврейского Совета Украины

 КТО Я?

Я родился в предпоследний год войны. Позади остались оборона Москвы и Сталинграда. Впереди Польша, Венгрия, Чехословакия и Германия. Ещё пылали газовые камеры концлагерей, а еврейский антифашистский комитет во главе с артистом Михоэлсом добывал деньги в Америке для Победы. Красная Армия наступала, союзники, наконец, открыли второй фронт, а в далёком городе на Волге мой отец радовался, что родился наследник. При регистрации младенца родителям выдали листок – метрики с указанием фамилии и имени. Только графа национальность – оставалась пустой, вернее она вовсе отсутствовала. Видно не до национальности тогда было. Так что я оказался как бы без национальности. Этот странный факт не волновал моих родителей, так как они знали, что через 16 лет при получении паспорта я добровольно выберу национальность отца или матери. А так как отец и мать имели одну и ту же национальность, то долго размышлять не приходилось.

Когда я пошёл в школу, и учительница Мария Сергеевна решила выяснить, кто есть кто в нашем классе, подняв вечно сонного Рабиновича, она спросила:

-      Кто ты по национальности?

-      Украинец, – бодро ответил Рабинович.  Мария Сергеевна сделала отметку «укр» в журнале напротив его фамилии.

-      Кацнельсон,  кто ты по национальности? – спросила она и снова сделала пометку в журнале «укр».

Я сидел на третьей парте возле окна и дрожал, оказывается, все знали, что они украинцы, один только я не знал кто я по национальности.

Намного позже, когда я вместе с друзьями  увлёкся чтением, когда интересных книг «всегда было мало» и я начал записываться в библиотеки, то там, впервые заполняя формуляр, я обратил внимание на графу: «Национальность». «Вы не заполнили  пятую графу». «Кто Вы по национальности?» Эти две фразы звучали как одна: «Уволили по 5-ой…» Но это было значительно позже. В школьной библиотеке я спросил: «Зачем указывается национальность? Вы что, будете предлагать мне  литературу на еврейском?»

«А, Вы, что, умеете читать на идиш?» Но это было тоже значительно позже, а пока я сидел на 3-й парте возле окна и мучительно думал: «Кто я?». Рабинович, Маркман, Кацнельсон  сказали, что они украинцы. Рапоппорт и Шулимович тоже знали, что они украинцы. Единственным человеком, который не знал, кто он был именно я.

В это время Мария Сергеевна подняла моего приятеля Туровского Вовку и на тот же вопрос, уточнив, что он именно Туровский Владимир Натанович, гордо ответил: «Я – САРАТОВЕЦ!»

Учительница растерялась, перестала делать пометки «укр» возле каждой фамилии и, помолчав минуты две, спросила гордо стоящего Вовку: «Почему?».

Она ещё что-то хотела сказать, но  Вовка, не дожидаясь второго вопроса, также гордо повторил: «Я Саратовец!… потому, что родился в Саратове, а Кацнельсон и Рабинович родились на Украине, поэтому они украинцы, а я Саратовец!»

У остальных растерянная Мария Сергеевна национальность спрашивать не стала, а я ушёл после уроков домой, так и не зная «Кто я?!»

ТРУС

О том, что я трус, в нашем классе не знал никто. Я никому не рассказывал, что боюсь холода, жары, боюсь, что меня вызовут к доске именно тогда, когда я не выучил урок, боюсь самого заядлого драчуна по кличке «Апчхи».

В общем, свою трусость я тщательно скрывал, никогда не жаловался, что холодно или жарко, делал вид, что всегда готов отвечать у доски и, конечно, совершенно не боюсь самых заядлых драчунов класса.

На большой перемене завязался спор: «Кто не струсит и сможет прыгнуть с парашютной вышки?»

Вышка находилась в парке им. Чкалова и являлась гордостью города. Она была очень высокой, и только самые смелые прыгали, обвязавшись ремнями всегда раскрытого парашюта. Эти мальчики занимались в ДОСААФе, или готовились служить в воздушно-десантных войсках, короче, были настоящими мужчинами.

В военно-десантные войска  я поступать не собирался. Меня с детства пугали армией, но когда Дубосарский заявил, что он, дескать, не боится и готов прыгнуть, я уверенно произнёс:

- Я тоже не боюсь. Эка невидаль – подошёл, шагнул, прыгнул.

Получилось как у Цезаря: «Пришёл, увидел, победил». Два дня только и разговоров было, что о предстоящих прыжках: «Прыгнут, не прыгнут? Кто из них струсит?!»

Все понимали, что «на такое могут решиться, только смелые люди».

Кто из нас самый смелый одноклассники решили узнать в ближайшее воскресенье. Все знали, все готовились к предстоящему зрелищу. Дубосарский пригласил двух девочек из соседней школы: «Пусть посмотрят, какие мы герои!»

Я предложил Сашке, провести генеральную репетицию накануне, в субботу.

И вот, в субботу, я пришёл в парк им. Чкалова. Возле парашютной вышки меня ожидал Сашка. Рядом переминались с ноги на ногу стояли две девочки, Сашкины подружки. Им тоже всем не терпелось узнать кто из нас настоящий мужчина.

Я первый направился к вышке. Я понимал важность момента. Главное «решиться», главное «подошёл, шагнул, прыгнул».

Первый лестничный пролёт я одолел быстро. Перебирая руками и ногами металлические ступени стремянки, я торопился как юный пожарник: «Скорее, скорее, там горит».

Достигнув первой площадки, я посмотрел вниз. Дубосарский и две девицы приветливо махали мне рукой. Я себя чувствовал почти победителем. Я говорю почти, потому, что впереди оставались ещё восемь пролётов и восемь площадок. Достигнув второй площадки, я снова посмотрел вниз. Три маленькие фигурки приветливо махали мне рукой, вдохновляя на подвиг. Однако энтузиазм у меня угас. Впереди была высота – ноги и руки это чувствовали. Левая нога никак не отрывалась от ступеньки, пока две руки мёртвой хваткой не вцепятся в верхние ступеньки. Потом нужно было уговаривать правую руку подняться выше на одну ступеньку, затем оторвать от нижней ступеньки левую ногу. Всё это продолжалось до бесконечности. С высоты третьей площадки, я безнадёжно посмотрел вниз. О смелых пожарных, рвущихся в горящий дом, я уже не вспоминал. Впереди было пять площадок. На последней площадке, инструктор и парашют.

Мне очень хотелось плюнуть на всё и спуститься вниз. Ведь сегодня только репетиция.

Я с надеждой посмотрел вниз. Внизу стояли трое болельщиков: «Прыгнет, не прыгнет? Мужчина или тряпка?»

Я подумал, что лучше всё-таки быть мужчиной и медленно пополз вверх. Каждая ступенька давалась с трудом. Я давно пожалел, что согласился на такой эксперимент. Всё-таки с самолёта легче: «Подошёл, шагнул, прыгнул». А здесь бесконечные ступеньки  вверх. На четвёртой площадке я понял, что боюсь высоты. Понял, и принял твёрдое решение: «Буду спускаться!», «Хватит!». «Эксперимент закончился!».

Я уже не видел маленьких фигурок внизу, Глядя сверху, они казались просто точками. Я забыл о данном самому себе обещании, быть настоящим мужчиной. Мне мучительно захотелось домой. Я подошёл к лестничному пролёту, опустил ногу, пытаясь нащупать ступеньку, однако ступенька оказалась ниже, чем я ожидал и тогда я понял; спускаться страшнее, чем подниматься.

Идя по пути наименьшего сопротивления, вопреки логике и воле, я полз вверх. Каждая ступенька давалась с трудом. Руки и ноги занемели. Я тупо полз наверх. «Что будет, то будет. Вниз ползти страшнее».

Незаметно промелькнули пятая и шестая площадка. Вниз я уже не смотрел. Время остановилось. В общем, я не помню, через сколько минут или часов я оказался на верхней площадке. Победителем я себя не чувствовал, так как спускаться вниз по лестнице не собирался, Дубосарского из виду я потерял, и искать его тоже уже не собирался.

Ко мне подошёл инструктор, надел парашютные лямки и я последний раз сверху вниз посмотрел на землю. Дубосарский, девочки, мои одноклассники, просто зеваки оставались где-то там на земле.

Находясь высоко, я как это ни странно не испытывал особой радости. Не испытывал я и чувства озабоченности. Просто вниз спускаться не хотелось. Но и прыгать было страшно. Я в последний раз посмотрел вниз, в последний раз подумал: «Спускаться или прыгать…» Инструктор подошёл ко мне вплотную и ногой, по моей пятой точке… толкнул.

Я полетел. Мне казалось, что лечу я очень долго: может минуту, может час. Перед глазами проплывали парковые  пейзажи, а земля неотвратимо летела мне навстречу. Потом раздался непонятный звук, и больше я ничего не помню.

Ко мне подбежал Дубосарский, подбежали его девчонки и одноклассники. Я лежал, надо мной висел купол парашюта…

На следующий день в школу я пришёл на костылях. Зато никто так и не узнал моей главной тайны. Никто даже не догадался, что я трус.

НАСТОЯЩИЙ МУЖЧИНА

Перейдя в восьмой класс, я понял, что стал взрослым. Мои одноклассники это тоже поняли. На большой перемене мы всерьёз обсуждали большую политику. Нас волновал вопрос: «Правильно ли поступил Хрущёв, обменявшись подарками в Индии?». «Какую скорость развивает мотоцикл «Ява?», «Какой двигатель лучше поставить на лодку?»…

Даже к девочкам отношение изменилось. Многие жалели, что не умеют танцевать вальс. А ведь теперь мы старшеклассники, будем ходить на школьные вечера.

Мишка сознался, что дома под музыку танцует со стулом, Вовка сказал, что это не сложно: «Нужно только слушать музыку, остальное зависит от партнёрши».

Гарик обратился ко мне и спросил:

- А ты что будешь делать, если тебя пригласит девчонка на вальс?

- Не знаю, – оторопел я.

- Может, скажу «пожалуйста» и вальсировать буду тангой…

Но никто меня и моих одноклассников на вальс не приглашал, и все эти разговоры были явно преждевременными.

Между тем приближались Октябрьские праздники. В школе обязательно будет вечер и помимо танцев (а мы к ним совершенно не были готовы) поступило предложение обязательно отметить 41-ю годовщину Великого Октября. Для этого нужно было сброситься по 3 рубля, купить закуску, выпивку.

Вакула сказал, что уже пробовал водку, она вкусная, но пить её могут только настоящие мужчины.

Все с завистью посмотрели на него.

Я понимал, что мне до «Настоящего» далеко и на вопросы товарищей:

- А ты пробовал? Ну, как? – промолчал.

Мой отец (идеал «Настоящего Мужчины») был пьющий. В шкафу всегда стояла початая бутылка водки. Этой бутылки отцу хватало на 2-3 месяца. Шкаф не запирался, и я всё откладывал и откладывал дегустацию заветного напитка.

Однажды вечером во время ужина отец обратился к матери:

- Знаешь, Полина, сын уже взрослый. Поставь ещё одну рюмку.

Я был счастлив. Даже отец понял, что я уже не ребёнок. Я ему докажу. Я всем докажу. Ведь я уже большой. Я взрослый…

Между тем, отец наполнил две маленькие рюмки. Мы чокнулись: «Будем здоровы. Лехайм».

Водка оказалась ужасно невкусной, горькой, противной. На глаза навернулись слёзы, я закашлялся…

- Ну, как? – невозмутимо спросил отец.

- Нормально, – откашлявшись, ответил я.

Мысленно я представлял себе, как назавтра приду в класс и скажу небрежно:

- Я тоже пил водку! Это класс! Здорово!

Водку полагалось закусывать, и постепенно я забыл, что она, водка, невкусная и противная. Главное – я уже «Настоящий мужчина».

Через некоторое время отец обратился ко мне:

- Повторишь?

Я не расслышал. Мне показалось, что он сказал: «Повторим?»

- Конечно, – уверенно ответил я.

В моём воображении рисовалась картина большой перемены и я, центр внимания, небрежно рассказываю друзьям, что не просто выпил одну рюмку, а выпил несколько. Ведь одно дело одна рюмка, а больше одной уже несколько. Кто же их, если больше одной, считает?

- Наливай, – предложил отец. Я потянулся за бутылкой и вначале хотел налить ему. Но он закрыл свою рюмку ладонью и произнёс:

- Ты когда-нибудь, видел, чтобы я повторял?

- Нет,  неуверенно ответил я.

- А ты когда-нибудь видел, чтобы я пил больше, чем 50 грамм.

- Нет, – растерялся я.

- Наливай себе, наливай. Пьяницы пьют больше, чем 50 грамм. Пьяницы повторяют и повторяют…

Я не стал наливать свою рюмку: «ведь я не пьяница. Просто, я хочу быть настоящим. А если Настоящие мужчины больше 50 грамм не пьют, если Настоящие не повторяют»…

Мы заканчивали ужин. Недопитая бутылка снова перекочевала в шкаф, а отец, позвав мать,  сказал:

- Сын наш уже взрослый. Он Настоящий…  Если ему захочется выпить – пожалуйста, пусть пьёт. Лучше после школы, Но и до…. Не препятствуй. Он взрослый, он настоящий….

Я гордо встал из-за стола. Свершилось. Теперь в нашей семье на одного мужчину стало больше…

Приближались Октябрьские праздники. Все мальчишки сбросились по 3 рубля, пригласили девочек.

Все, сбросившиеся по 3 рубля, хотели выпить на 3 руб. 50 коп., а я думал:

- Зачем? Во-первых, она, водка – невкусная, во-вторых, бутылка водки всегда стоит в шкафу. Я всегда, если захочется, могу подойти к шкафу, достать бутылку, налить. «Эка невидаль, водка? Запретный плод сладок, а этот…».

С тех пор прошло много лет. Давно нет отца, но в шкафу всегда стоит початая бутылка водки, и ждёт, когда я захочу  заветные 50 грамм, чтобы почувствовать снова, что я Настоящий – настоящий мужчина.

  ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

Все мальчики нашего 10-«А» класса влюбились как-то сразу и, как нам тогда казалось, на всю жизнь. Наши избранницы ещё не знали, что мы в них влюблены, но разговоры на переменах и после уроков были о них, только о них. Самое печальное в наших историях было то, что рушился наш мужской союз. Я сидел на предпоследней парте в среднем ряду с Виталием Белаковским по кличке Бела и Гербильским Лёвой по кличке Лесик.

Классная дама запрещала сидеть за партой втроём, вечно кого-нибудь из нас пересаживала, но на следующий день мы снова были вместе.

Как-то меня пересадили на первую парту к новенькой. Наташа была отличницей, ничего, кроме учебников её не интересовало, а её уродливый профиль навевал тоску и уныние. Сидеть с ней за одной партой было пыткой. «Отсидев» с ней три урока подряд, я написал четверостишье:

Я согласился бы ей богу
С хорошей девочкой сидеть,
Но в нашем классе их немного,
Её же не могу терпеть.

Прочитав дважды «свой шедевр» я зачеркнул последнее слово и поставил многоточие. Следующие три урока на Голгофу определился Бела. Он постарался на славу. На листе плотной бумаги он изобразил Наташу в профиль. Изобразил так, как её видел. Смешную, веснущатую, некрасивую. Под портретом красовалось моё четверостишье.

Портрет с моими стихами пропутешествовал по всем партам. Мальчишки хохотали. Кто-то вместо многоточий услужливо вписал нужное слово. Все повторяли: «Не могу терпеть».

Не смеялась только Наташа. Она изо всех сил пыталась изобразить равнодушие, но это у неё не получалось.

На следующий день мы снова сидели вместе. Нас интересовало всё: литература, поэзия, изобразительное искусство и новая техника, а с недавних пор самой животрепещущей темой были наши избранницы.

В пятницу был день рождения Люси Беззуб. Она первая в классе достигла совершеннолетия. Лесик тайно готовился к этой встрече.

Он был влюблён в Люсю. Она об этом, естественно, не знала, сказать ей об этом он не решался. Лесик молча страдал и всеми силами пытался обратить её внимание.

Вместе с ней участвовал во всех районных и городских олимпиадах по физике, химии, математике. Быстро справившись со сложными задачами, он писал на полях загадочные заклинания: «Люся попсик! Люся ягодка. Наша любошта в разрез пошла». Экзаменаторы не знали, как оценить его работу: «Решено всё верно. Можно поставить «отлично», но это «Люся попсик, любошта в разрез пошла»… может он ненормальный?»

Работа оставалась без оценки. Они делали вид, что не заметили правильно решённые задачи, не заметили и странные надписи на полях.

Обидней всего, что Люся тоже ничего не замечала или делала вид, что не замечает, «Кто их, девчонок, поймёт с их дурацкой логикой?»

И вот, наконец, настал день совершеннолетия избранницы.

- Сегодня она обязательно обратит на меня внимание. Сегодня или никогда. Лесик посмотрел на Белу и тот, изображая Гамлета произнёс:

- Быть, или не быть?!

Поздравить Люсю хотели многие, не только Лесик, но всех опередил Лабковский. Он тоже был в неё влюблён и перед физикой, вынув из папки, солидную пачку медицинской литературы, раздал одноклассникам. На брошюрах красовались надписи: «Как лечить грипп», «Что нужно знать молодым матерям», «Противозачаточные средства» и пр.

Получив по одной такой брошюре, мы стали упражняться в остроумии. Мишка на брошюре написал: «Люся не простудись, это опасно!».

Я накалякал: «Ты скоро станешь матерью. Внимательно прочти эту книгу».

Лесик не писал ничего. Сквозь зубы только промямлил: «Опередил гад. Ничего, мы ещё посмотрим, чей подарок лучше».

- Старик, – это он так меня называл.

- Я решил подарить Люсе череп. Выдержав паузу, я робко спросил:

- Свой?

- Пока нет, но человеческий.

Я знал, что его отец заведует кафедрой биологии. Я подумал: «Может он подарит ей лабораторный образец гипсового или глиняного черепа. Но Лесик был непреклонен.

- Я решил подарить ей череп. Настоящий череп. Человеческий. Старик, будешь свидетелем.

Я согласился и мы вместе, после уроков, пошли к общему знакомому Косте Кольченко по прозвищу Кот. Костя нас уже ждал и показал образцы. Три черепа стояли на письменном столе Кота. Ровно посередине лба в каждом аккуратно была просверлена дырочка диаметром в 9 мм. «След от вражеской пули».

Цена каждого была десять рублей. Лесик торговался, предлагал только пять. Сторговались они на сумме в семь рублей пятьдесят копеек. В комплект, к черепу Кот выделил два ореха, собственноручно вставив их в пустые глазницы. Всё это, как трюфель, завернул в цветную бумагу и обвязал розовой ленточкой.

Я с интересом разглядывал два оставшиеся экспоната. На черепах было столько бороздок, углублений и прочего, что в их подлинности сомнений не возникало.

От Кости мы ушли довольные. Я нёс две папки, Лесик перед собой держал череп, завёрнутый как трюфель.

У Люсиного дома мы перевели дух. Лесик развязал трюфель и ещё раз полюбовался черепом.

- Старик! Обрати внимание у «нашего молодца» вполне здоровые зубы. Видно умер ещё молодым.

Лесик вынул один зуб и спрятал в карман.

- Зачем? Зачем ты это делаешь? – брезгливо спросил я у своего друга.

- А ты вдумайся. Она, Люся, по фамилии Беззуб. Вот я один зуб и спрятал. Пусть думает, что этот парень её родственник, – Лесик гордо показал на череп.

Мы снова завернули подарок как трюфель, и Лесик постучал в дверь. Перед собой он держал нарядный трюфель. Мы предвкушали, как откроется дверь, выйдет Люся, развернёт трюфель…

Как будет смешно и как Лесик, понимая, что она Беззуб, отдаст ей, спрятанный зуб.

Дверь открыла её мама. Она была тронута вниманием одноклассников дочери и пригласила нас зайти в гости.

- Люся с минуты на минуту вернётся. Она пошла, провожать гостей.

Лесик держал перед собой трюфель с черепом и не знал, что с ним делать. Уйти, не отдав подарок, было неудобно. Зайти в гости с таким подарком тоже не хотелось. Наконец, Лесик решился:

- Это Люсе. Нам некогда, завтра тяжёлый день.

Мы не ушли, мы убежали, а на следующий день Люся не пришла в школу. Любопытные родители, тоже Беззуб, развязали розовую ленточку, раскрыли трюфель… Такого, они не ожидали. У Люсиного папы «скорая» зафиксировала первый инфаркт.

Через два дня, придя в школу, Люся поссорилась с Лесиком и перестала с ним разговаривать. Лесик страдал. Он вовсе не чувствовал себя, виновным. Чувство обиды переполняло его. Несчастный влюблённый решил мстить. Мстить, «за поруганную честь и распятую любовь». Целый месяц он придумывал всё новые и новые планы мести. За это время Люсин папа выписался из больницы. Наконец Лесик решился. Каждый день в 23-00 вечера он приезжал к дому любимой, ловил на мусорнике кошку и ровно в 24-00 привязывал несчастное животное к дверной ручке Люсиной квартиры. Кошка отчаянно пыталась убежать, узел на шее несчастной завязывался туже. Она кричала, громко прося помощи или сообщая о своей трагедии своим сородичам.

Люсин папа выходил на лестничную площадку и отвязывал несчастное животное.  На следующий день всё повторялось сначала. В школу папа об этом решил не сообщать:

- Надоест. Перестанет. Ему вон, откуда приходится ездить…

Лесик терпеливо каждый вечер продолжал терроризировать кошек и Люсиных родителей. Через две недели он сказал:

- Всё. Надоело. Они не реагируют. Это уже неинтересно.

Сказал, и ездить перестал. Перестал ловить и в полночь привязывать кошек. Мы с Белой переглянулись. «Выдохся, влюблённый», – а ещё говорил: «На всю оставшуюся жизнь». Бела ещё, что-то хотел добавить, но промолчал. Промолчал и в тот же вечер отправился привязывать кошку к Люсиной двери. «Всё равно подумают, что это Лесик».

Так продолжалось ещё две недели. Папа не реагировал. Он просто после полуночи привычно выходил на площадку и освобождал несчастное животное.

Через две недели Белаковскому это тоже надоело. Он сказал:

- Всё! Хватит. Для меня это уже неинтересно.

Сказал, и посмотрел на меня. Я сделал вид, что его не понял и привязывать кошку не пошёл.

В полночь Люсин папа ожидал услышать кошачий крик. Никто не  кричал. Всё было тихо. В час ночи папа выглянул за дверь. Кошки не было. В два часа и в три часа ночи он тихонько подходил к двери, резко открывал её. Кошки не было. Папа недоумевал, сон не шёл. В четыре часа утра он последний раз выглянул за дверь. Кошки не было и несчастному стало плохо. «Скорая» зафиксировала второй инфаркт».

*     *      *

Прошло 48 лет, и мы встретились: выпускники того самого 10-«А». На встречу пришли 3 седых мальчика и 8 немолодых девочек. Люся пришла одна из первых. Отрекомендовалась:

- Люся. Людмила Васильевна Заславская. Лесик на встречу не пришёл. Он выехал на ПМЖ в Германию. Белаковский и Лабковский – живут в Израиле. Туровский уехал в Америку, Мишка Волович в Голландию, Петя Уманов стал Уманян и живёт в Бельгии.

С восторгом вспоминали все знаменитого Дода – учителя физики, классную даму Нону.

Я прочёл этот рассказ. Все смеялись. Люся тоже смеялась, но сказала, что я преувеличил: «У отца был только один инфаркт».

Кацнельсон дал предложение: «Давайте собираться каждые 48 лет».

Предложение было единогласно принято – ведь у нас был очень дружный, я бы сказал самый дружный класс. И если мне ничего не помешает, на очередную встречу старых друзей я приду первым.

Ответить на Аноним Отмена ответа